Предисловие
Вот и прошел год, как Анна V с нами. Пятая – потому что в нашей семье уже есть две приемных девочки с таким именем, чихуа-хуа и кошка. Да-да, все изначально Ани. Так сложилось. Чтобы не путаться, каждой Ане мы придумали производное от имени. Мы называем ее Нюта, потому что в нашей семье уже есть две девочки с именем Аня.
В честь этой годовщины я решила рассказать вам, мои читатели, о том, как Нюта попала в нашу семью. Это не самая обычная история, поэтому, надеюсь, она покажется вам интересной.
Это правдивый рассказ обо всех событиях, что произошли со мной и моей семьей, со своими взлетами и падениями, горем и радостью. Хочу поблагодарить всех, кто был рядом с нами в тот непростой период времени, поддерживал, помогал: мою любимую подругу и руководителя фонда «МойМио» Ольгу Свешникову, которая и заварила эту кашу; мою дочку Надю, взявшую на себя заботу о ребенке в тот момент, когда я болела или была вынуждена находиться с детьми: волонтеров благотворительного фонда «Вера» (помощь хосписам) — Миру, Зульфию и других, оказавших нам неоценимую поддержку и всестороннюю помощь; сотрудникам фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» — Александре Гончаренко, Александре Столяровой, Юлии Курчановой, взявшим на себя все организационные вопросы; моих дорогих друзей, приходивших по первому зову на помощь: Марину, Юлию Канышеву, Эльмиру Кнутсен, Анну Немчинову и многих-многих других.
Отдельно хочу поблагодарить мою любимую сестру Машу, ее сына Славика, моих родителей и всех моих детей за то, что поддержали меня в моем решении.
Спасибо всем, кто оказал финансовую поддержку. Даже тогда, когда нельзя спасти, не значит, что нельзя помочь.
Глава 1. Первый звонок
Я сидела на своем рабочем кресле, задрав ноги на стол, и лениво просматривала Фейсбук. Я могу позволить себе такую вольность, так как мой «офис» находится всего в метре от кровати и на этаж выше родного холодильника. Я работаю дома. Вечерело. За окном шел первый снег. На дворе были последние числа октября 2017 года.
Внезапно зазвонил телефон. Телефон, надо сказать, звонит всегда внезапно, поэтому ничего удивительного в этом не было. Я всего пару минут назад поставила его на зарядку. Провод был довольно коротким, чтобы положить телефон рядом с собой, поэтому я пристроила его в углу под столом, рядом с розеткой.
Понимая, что аккумулятор за такое короткое время еще не успел бы зарядиться, я не рискнула выдергивать телефон из сети. Поэтому пришлось неловко согнуться, практически нырнуть под стол, чтобы дотянуться до мобильника. Вот так, с ногами на столе и головой под ним, я и ответила.
Звонила Свешникова, моя подруга.
— Да, Оль, привет.
— Привет, ты можешь сейчас говорить? Есть строчное дело, — я ощутила напряжение на том конце провода.
— Ну да, говори, что стряслось, — я подумала, что у Ольги какие-то неприятности.
— Слушай, тут дело такое. Ты в Фейсбуке видела историю про Любу из Казахстана, ну, с ребенком, которую привезли в хоспис?
— Честно говоря, что-то видела на прошлой неделе, но не помню подробностей, — я постаралась принять более естественную позу, скинув ноги на пол. Теперь я сидела все еще довольно странно, засунув голову под стол, но уже перестала напоминать пьяного акробата.
— Ну, ты меня знаешь, да, я влезла в эту историю. Короче, Лен, врач говорит, что Любе осталось жить буквально пару дней. И срочно, срочно нужны приемные родители, которые бы взяли девочку. Родственников — никого. Люба и дочка – граждане Казахстана, но девочка все последние годы учится в школе, у нее тут есть отчим, к которому она привязана. Он ее любит и хочет забрать.
— Ну, так и что, он не заберет?
— Он пока не может, он – гражданин Азербайджана. Ему сперва надо документы сделать в России, оформить гражданство, и только потом он сможет ее взять под опеку. А если девочку отправят в Казахстан, то он точно не сможет ее там забрать. Понимаешь?
— Понимаю. Но сегодня пятница, вечер. Где мы найдем прямо сейчас приемных родителей с готовым заключением? Девочке сколько годков-то?
— 12.
— Ну, тем более. За такими большими девочками без гражданства, да еще и на времянку, да еще и с отчимом-азербайджанцем, который жаждет общаться и забрать ребенка… Я не знаю…
— Лен, я уж думала себе ее забрать, но я правда сейчас не могу, я не в ресурсе. Может, ты хотя бы временно ее возьмешь, а? А потом другую семью найдем?
—Эээ… Я вообще-то не планировала, Оль. Не знаю, мне надо подумать, посоветоваться с Димкой. Кстати, девочку как зовут?
— Аня.
— Хм. Ну, это серьезный аргумент, — самым убедительным тоном произнесла я, ведь всех моих приемных детей зовут именно так.
Ольга на пару секунд подвисла, видимо, пытаясь понять, что я сейчас имела в виду, и, догадавшись, что это шутка, от души засмеялась:
— Ну, все, Мачинская, теперь не отмажешься.
Разговор с Димкой, моим молодым человеком, занял не больше 10 минут. Он, так тяжко переносящий шум, гам и постоянное движение детей, на мой пересказ нашего с Ольгой разговора, совершенно внезапно изрек:
— Да тут, похоже, думать некогда. Надо помочь. Едем.
Признаться, его готовность помочь обескуражила меня во много раз сильнее, чем звонок Ольги с просьбой взять ребенка. Нет, не то чтобы Димка против детей, но он крайне рационален и не подвержен спонтанным решениям. Каждый раз там, где я ему кричу «бежим скорее спасать мир», он отвечает что-то в стиле «надо очень хорошо подумать, стоит ли бежать, куда, зачем и с какой скоростью». Таким образом, он часто спасает меня от необдуманных эмоциональных поступков.
А тут он внезапно, совершенно неожиданно для меня, принял решение, даже не дав мне сообразить, что к чему. Только поставил условие, что прежде чем подписать бумаги, как однажды поступила я еще до знакомства с Анной III, мы все-таки сперва посмотрим на ребенка. И спросим девочку, что она вообще думает о том, чтобы поехать к нам. На том и порешили. Ехать решили с утра.
Глава 2. Ночь перед знакомством
Спалось тревожно. Больше всего меня пугала почему-то даже не перспектива принять нового ребенка в семью, а вот эта поездка в хоспис. Мне снились толпы кричащих от боли умирающих людей, слезы и причитания родственников, пришедших попрощаться с умирающими. Снились страдания, страх и ужас того места, в которое я должна была поехать. Строгие врачи, операционные, все стерильно. Все кругом в масках, как в фильме ужасов.
Мне никогда раньше не приходилось бывать в подобных местах, поэтому даже само слово «хоспис» заставляло меня дрожать и покрываться гусиной кожей, и жуткие картины одна за другой разворачивались передо мной всю ночь. Да, так вышло, что к своим 36 годам мне посчастливилось не встречаться близко с паллиативными больными.
Тема смерти для меня была внутренним табу, я старалась никогда не думать о ней. Между кошмарами, когда я снова пыталась заснуть, одно за другим всплывали травмирующие воспоминания детства.
Вот я лежу в больнице. Два разрозненно стоящих корпуса больницы, котельная, здание отдельно выстроенного пищеблока и морг соединяются между собой длинным проходом через подвал, которым пользуются только санитары, перевозящие покойных в морг, да редкий обслуживающий персонал. Врачи и посетители при необходимости ходят в соседние корпуса по улице. Так быстрее.
Мне предстояло сходить в соседний корпус на одно из назначенных обследований. Так как на улице была зима, а одежду забрали родители, медсестра объяснила мне, как пройти через подвал. Я помню, как чуть дыша, я шла по этому коридору, думая, что где-то рядом морг. Вдруг свет нервно заморгал и погас. Я оказалась одна в темном, холодном коридоре под землей, всего в нескольких десятках метров от того самого поворота, куда мне нельзя было сворачивать. В то время я еще верила в души, приведения, демонов и всякую нечисть.
Где-то далеко горела одна аварийная лампочка, на свет которой на подкашивающихся ногах, леденея от ужаса, я направилась. Поравнявшись с лампочкой, я поняла, что это еще не конец пути. Мне надо идти дальше, от света, туда, в пугающую темноту. Настолько непроглядную, какой не бывает даже самой темной ночью.
В конце коридора, где света от лампочки уже не было видно, я шла на ощупь. Наконец, я уперлась в какую-то дверь, дрожащими руками нащупала ручку и дернула с силой. Дверь оказалась закрыта. Я начала беззвучно плакать от ужаса. Мне страшно было дышать, потому что казалось, что кто-то услышит и придет за мной. Кто-то нехороший.
Я хотела бы потерять в тот момент сознание, чтобы перестать ощущать этот кошмар. Мои руки ощупывали дверь в поисках задвижки, крючка, чего угодно. Дверь представляла собой решетку, поэтому я смогла просунуть руку на другую сторону. Там был навесной замок. Он был закрыт.
Я бросилась бежать обратно по коридору, туда, откуда пришла, но почему-то оказалась в каком-то другом коридоре, который привел меня в тупик. Не было света спасительной лампочки. Я кружила по этим бесконечным переходам, как загнанный зверь, ощупывая стены и закрытые двери. Через несколько минут, показавшихся мне вечностью, я нашла нужный выход.
…Кажется, Дима в ту ночь тоже плохо спал. Никогда я не радовалась и одновременно не боялась так звонка будильника, как в тот день. Пришло время закончить бояться и начать действовать. Большое счастье, что в тот день Дима поехал со мной, был спокоен и уравновешен. Хотя кожей я ощущала, что и ему тоже страшно. Ему тоже никогда не приходилось раньше бывать в хосписе.
А нам еще предстояло, как мы думали тогда, забрать ребенка у женщины, которая доживает последние часы. И, возможно, рядом с ней встретить момент смерти. Это больше всего меня пугало. Я готова была подписать любые бумаги не глядя, все что угодно, на какое количество детей, только не столкнуться с агонией и уходом. Как оказалось, то, что меня ждало дальше, сильно отличалось от моих ночных фантазий и дневных предубеждений.
Глава 3. Мы едем в хоспис
— Привет, Оль! Ну что, встречаемся сразу в хосписе?
— Слушай, Лен, я сейчас в Москве с детьми, мне надо их сначала отвезти домой, а потом я смогу с вами встретиться и познакомить вас с Любой. Или знаешь что, давай лучше так: ты забери у меня детей и отвези их, а мы с твоим Димой, чтобы не терять время, сразу поедем в хоспис, решать, что делать.
— Хорошо, диктуй адрес.
На улице за ночь выпал первый снег, дорогу подморозило. Моя машина, еще не успевшая переобуться в зимние шины, буксовала на каждой кочке. Я пыталась сосчитать, сколько осиротевших детей уехало на ней с новыми родителями из детских домов в новую жизнь.
Первым был четырехлетний блондин Степа. Он один из тех, кто попал под закон Димы Яковлева. Его несостоявшиеся американские родители успели познакомиться с мальчиком и даже привезли чемодан в детский дом, чтобы Степа собрал свои вещи. Но забрать мальчика с собой американцы не смогли – был принят закон. Муж с женой вернулись на родину одни, без приемного сына, а чемодан остался.
Степа замкнулся и много плакал. Я присела на корточки перед его инвалидной коляской, взяла его за руки и рассказала, что Наташа — его новая мама, она приехала за ним. И она точно-точно его заберет, прям сегодня. Он волнения Степа так сильно сжал мои руки, что я ощутила боль.
После Степы было еще много других детей. Я теперь даже не могу вспомнить все имена. Я даже придумала такую шутку: «Сегодня хороший день. Еще одна звездочка на фюзеляже моей машины».
Мы встретились с Олей у метро, она отдала мне своих детей. Маленькую Дашу в детском кресле мы посадили в мою машину вперед, на пассажирское сидение, а ее брат Леша сел на заднее сидение. Сильный снег продолжал падать, мешая обзору. Всю дорогу, словно погрузившись в гипноз, Даша следила за снежинками и дворниками, торопливо смахивающими снег с лобового стекла. Леша заснул.
Я ехала очень медленно и осторожно, да, собственно, иначе бы и не получилось: как всегда после первого снегопада Москва стояла мертво. Добравшись без приключений, я сдала детей Ольги их бабушке и поехала обратно.
Зазвенел телефон. Это Дима с Олей добрались до хосписа и спрашивали, скоро ли я приеду. Я объяснила, что очень долго стояла в пробках, и уже «мчусь к ним». Моя поспешность оказалась роковой: машина потеряла управление на обледенелом участке и съехала с дороги в кювет. «Только бы не перевернуться», — испуганно пронеслось в голове.
К счастью, ничего подобного не произошло. Попытка выехать на дорогу оказалась безуспешной: из-под колес шел пар, машина буксовала, но с места не двигалась. Я решила выйти, посмотреть, что можно сделать и оказалась почти по колено в грязи.
Холодная жижа моментально наполнила кроссовки. Машина засела капитально. На дороге — никого.
И вот я сижу в машине, слушаю радио, жду хоть какую-нибудь машину, минута бежит за минутой, никто не спешит проехать мимо. Я ругаю себя за то, что поспешила, что не успела поменять колеса, что не взяла такси…
Воображение рисует картины, как Люба умирает, не дождавшись меня, и ее ребенка по моей вине депортируют в Казахстан. Одновременно в голову предательски лезут мысли, что может быть «это знак», что лучше бы «сидела дома, как нормальные люди, вечно больше всех надо», что… Поток мыслей прерывает машина, появившаяся из-за поворота. Я снова выпрыгиваю в грязную жижу и бегу на дорогу, машу, прошу остановиться и помочь мне. Надежда на спасение не оправдывается: девушка-водитель, не обращая внимания на мои сигналы о помощи, проезжает мимо.
Минут через 15 появляется новая машина. На этот раз водитель соглашается помочь. Мы трижды пытаемся вытащить мою машину, трижды рвется трос, он слишком тонок и ненадежен. Наконец, у нас на руках остается три коротких куска. Я сплетаю их между собой и впервые за этот день улыбаюсь от мысли, что наконец-то пригодились в жизни уроки макраме.
И вот две машины соединены между собой прочной «пуповиной». Очень опасная ситуация, между машинами меньше метра. Начинаем тянуть, очень медленно, очень тихо. Любое резкое движение — и я рискую разбить машину спасителя. К счастью, у нас все получается. Отказавшись от денег, мужчина уезжает.
Я еду в хоспис, на этот раз стараюсь больше не разгоняться. Москва стоит в пробках, на дорогу уходит почти три часа. Напряжение нарастает. И вот, наконец, когда уже начали спускаться сумерки на заснеженный город, на пороге хосписа появилась странная женщина в потрепанной грязной одежде, с взлохмаченными волосами и красным лицом. Джинсы у нее по колено в грязи, из кроссовок при ходьбе раздается хлюпанье, и бегут струйки грязи. Слегка положение спасают бахилы, но, в целом, вид у этой дамы по-прежнему остается далеким от презентабельного. Это я.
Подхожу к охраннику:
— Добрый день, я к Любе, в 507 палату, там меня уже ждут.
Пожилой охранник подозрительно осматривает меня и просит предъявить паспорт.
— Кем вы ей приходитесь?
Я теряюсь, получается что-то совершенно невразумительное:
— Я… Ммм… Я из благотворительного фонда, я… ну… я будущая мать ее ребенка, наверное, — ругаю себя, надо было сказать сестра или родственница. Теперь, меня, наверное, не пропустят.
К моему большому удивлению, меня пропускают, несмотря на позднее время, внешний вид и мое неопределенное отношение к Любе. Около лифта висит объявление, что навещать пациентов хосписа можно в любое время суток с детьми и даже с животными. Это очень сильно в тот момент удивило меня. Как так? Ведь это как больница, какие животные? А как же режим?
Я подхожу к палате Любы. От волнения сердце готово выпрыгнуть из груди. Мне страшно. Мне очень страшно. Никогда в жизни мне еще не приходилось встречаться с человеком, который умирает, быть может, уже в эту минуту. Я некоторое время стою перед дверью, успокаивая себя. Я должна вести себя спокойно, уверенно и естественно. Сделав глубокий вдох, я вхожу в палату.
Огромная палата, в которой стоит четыре кровати, очень сильно отличается от того, что я ожидала увидеть. Вместо чистоты реанимации, аппаратов и датчиков — картины на стенах, шторы, цветы на окнах. Если бы не больничные запахи и четыре перпендикулярно к стенам стоящие кровати, обстановку в целом можно было бы назвать домашней.
Все кровати, кроме одной, пусты. Люба лежит у окна, справа от нее стоит мужчина, слева на стульях сидят Дима и Ольга. Девочка с игрушками сидит за столом в центре. Я сразу догадываюсь, что это и есть Аня.
— Привет всем, — поздоровалась я. Все повернулись ко мне. Зависла неловкая пауза. – Ну, это я… Доехала все-таки, простите, что долго.
Глава 4. Знакомство
Мне придвинули стул. Люба недоверчиво и цепко осмотрела меня. Я заметила, что взгляд ее остановился на грязных джинсах.
— Я забуксовала, простите, что в таком виде. Пришлось толкать машину.
Люба улыбнулась, но все еще недоверчиво смотрела на меня. Я попыталась объяснить, что Оля, мол, мне позвонила, что… Дима прервал меня:
— Да мы уже все рассказали, и уже даже фотографии посмотрели, все обсудили. Только тебя ждали.
Люба сразу перешла к делу:
— Да, Леночка, пожалуйста, возьмите мою дочку, помогите нам, пожалуйста. Я сама в детском доме была, я знаю, что это такое. Я больше всего на свете боюсь, что Аня туда попадет. — По щекам женщины покатились слезы. — Вы ее только временно возьмите. А Хаям, — Люба показала рукой на мужчину, стоявшего справа от кровати, — гражданство оформит, а потом заберет ее. Он ей как отец.
Хаям согласно закивал. Обязательно, мол, заберу, без вариантов. Все это время он трепетно держал Любу за руку. Видно, что все происходящее для него — шок. Меня удивило тогда, насколько спокойно и сдержанно вела себя Люба. Я ожидала увидеть все, что угодно, только не это.
Если бы не шишка на шее и не боль, которые причиняли ей движения, я бы никогда не догадалась, что ее положение может быть бедственно. Держалась она спокойно. Особенно для человека, которому только несколько дней назад сообщили, что осталось жить не больше недели.
— Хорошо, я думаю, что мы даже сможем вам помочь юридически с гражданством. Я волонтер благотворительного фонда, у нас есть юрист. А сейчас нам надо решить, как правильно оформить ребенка, чтобы ее не забрали в случае чего.
— Я уже все узнала, — сказала Ольга. — Нам нужен нотариус. Оформим два волеизъявления, одно на тебя, другое на меня, на всякий случай, если что-то вдруг пойдет не так. Я уже договорилась на завтра с нотариусом, на сегодня не получилось, к сожалению.
Неожиданно Люба заволновалась:
— Леночка, Олечка, ну, торопиться не надо, я же еще не умираю. Я, может, даже еще поправлюсь. Доктор сказал, что меня подлечат и выпустят, у меня ничего серьезного. Это не рак, это просто лимфоузел воспалился. А все подумали, что рак. Я на работу пойду в понедельник, мне уже звонили, чтобы я вышла. У меня не все так плохо. Прямо сейчас оформлять ничего не надо. Давайте я лучше вам покажу фотографии Анечки с праздника.
Через некоторое время мы с Ольгой вышли в коридор.
— Оль, я не понимаю. Ее, правда, домой выписывают? Чего она говорит? Она вообще знает, что она в хосписе, а не в больнице?
— Да, ей все объясняли не один раз, она знает. Врач и с ней, и с Хаямом разговаривал. Ей это и тут сказали, и в больнице, из которой ее привезли.
— А что делать-то, как оформлять-то, если она не хочет?
— Ты знаешь, я вчера с доктором говорила, мне он сказал, что два-три дня, не больше, поэтому надо торопиться. Она просто в отрицании, не хочет верить, что это конец. Она же только три дня назад узнала, что у нее онкология, уже 4-я стадия… До этого она пила обезболивающее и работала. Я поговорю с ней, завтра нотариус будет здесь, я уговорю ее подписать документы.
Как позже мы узнали, рассказ Любы о том, что она «не знала» о том, что у нее рак, был неправдой. Она знала об этом с 2010 года, когда ей удалили почку. Уже после ее смерти я нашла папку с документами и обследованиями, где явно значилось, что уже тогда у Любы была 3-я стадия. Она тогда говорила всем, что у нее «камень удалили», не наблюдалась и не делала химию.
Работала, переехала в Москву, полюбила Хаяма и пыталась устроить с ним личную жизнь. Сложно сказать, зачем она обманывала нас тогда, зачем делала вид, что впервые слышит о своем заболевании? Я долго думала и пришла к выводу, что эта ложь была нужна ей для того, чтобы Хаям ее не бросил: весь этот спектакль про «не знала» был только для одного зрителя — для того, кого она любила, ради кого она уехала из родного города в чужую страну.
Она не могла признаться даже сейчас, что обманывала его несколько лет. Тому были причины: Люба была старше Хаяма, а он мечтал о детях. Люба подозревала, что вряд ли бы он стал тратить время на «бесперспективную» невесту. Она до последнего дня, пока силы не покинули ее, пока ее не увезли на «скорой», скрывала свою болезнь ото всех: любимого, детей, друзей.
Потом мы еще долго сидели в палате, Люба рассказывала о своей жизни, об Ане, о своей старшей дочери Насте, которая несколько лет ушла из дома и больше не общается с ней. Люба очень переживала, что Настя не приходит.
В тот день мы довольно долго говорили, я пыталась узнать и записать, как можно больше: где жили в Казахстане, имена родственников, в какой поликлинике карта, где прописаны, где учится ребенок, чем болел, чем лечили, аллергии, наследственность — все, что могло мне пригодиться, если вдруг уже завтра Любы не станет.
Наконец, мы поняли, что Люба устала, попрощались и вышли. Аня осталась ночевать с мамой в палате — она делала так уже не в первый раз. Я сильно заволновалась, как же так, а вдруг Любе плохо ночью станет, и все произойдет на глазах ребенка? Ольга меня успокоила, убедив в том, что тут работают опытные люди, и они постоянно следят за ситуацией. Они смогут вовремя прийти на помощь. И что, судя по состоянию Любы, если она и уйдет, то, скорее всего, не сегодня.
Ольга была права на столько, на сколько никто не мог ожидать: Люба ушла, действительно, «не сегодня». Поправ все законы и прогнозы врачей, она прожила больше, чем полгода, и каждый день приносил каждому из нас что-то важное.
Эти полгода переменили все мои представления о жизни и смерти, смирили с ее неизбежностью. Я много узнала о жизни в хосписе, о том, что хоспис — это не про страх, мучение и смерть, а про жизнь, про любовь и доброту. Я расскажу об этом еще в следующих главах, но в тот день мне было еще страшно и многое непонятно.
Мы вышли на улицу, и Хаям, так долго «державший лицо», упал в мои объятия и зарыдал.
— Ты навсегда моя сестра, спасибо тебе, — только и мог повторять он. У меня и Ольги тоже потекли слезы, которые больше не надо было сдерживать. Только Димка, обняв меня и рыдающего Хаяма, крепился, как мог, пытался нас подбодрить и найти неловкие слова поддержки. Хотя, кажется, и у него в уголке глаз блеснуло то, что мужчины пытаются скрывать. Но я не уверена. В ту ночь снова спалось плохо.
Глава 5. Вопреки прогнозам
Я, Ольга и Дима решили поговорить с доктором. Так как у Любы не было ни одного обследования, ни одного документа по ее заболеванию, доктор ничего четко сказать не мог. Выходило, что тогда, когда она поступила, она действительно выглядела плохо, но почему-то у нее нет ни одного обследования, ни одного МРТ, ни одного анализа, и что, раз уж Любе стало лучше, неплохо было бы ее обследовать.
— А есть ли смысл ее мучить, таскать по обследованиям, если вы говорите, что дело очень плохо? – спросили мы.
— Конечно, о выздоровлении речь не идет, — сказал доктор. — Но не исключено, что ей еще можно будет назначить химию и «потянуть время».
Это дало надежду, но в тоже время обескуражило нас. Мы планировали забрать ребенка у матери, но мы не планировали обследовать и лечить тогда еще совсем мало знакомую нам женщину. С другой стороны, мы отчетливо понимали, что если не мы, то кто?
Уже через час Ольга сказала, что договорилась об обследовании для Любы. Надо было ее отвезти к врачу на пункцию, затем на МРТ, затем… План был большой. Люба по-прежнему утверждала, что ничего не знала о своем заболевании. Это ввело нас всех в заблуждение: меня, Ольгу, Диму, Миру (волонтера хосписа, на всем пути оказывавшую нам неоценимую поддержку и помощь), врачей, волонтеров.
Если бы мы тогда могли догадаться, если бы знали, что Люба знает о своем заболевании уже много лет, что у нее имеются все документы и справки, это уберегло бы нас от огромного числа ошибок и ненужных действий, сберегло бы много сил и самой Любе, и нам.
К сожалению, до самой смерти Люба продолжала играть свою роль, и мы долгое время были вынуждены участвовать в этом спектакле, устроенном ради ее возлюбленного Хайяма.
Мы объявили сбор средств на лечение Любы. Огромное число людей со всего мира откликнулись и пожертвовали свои средства на то, чтобы дать Любе шанс жить. Но уже первые обследования показали безосновательность наших надежд. Когда мы привезли Любу на пункцию, из-за дороги ей стало настолько плохо, что врач отказался делать что-либо. Не смогли мы привезти ее и на МРТ.
День шел за днем, врачи говорили, что в ее состоянии больные живут не больше недели, но Люба жила вопреки прогнозам. Каждый день мы находили ее неизменно бодрой. Она отдавала распоряжения, контролировала ситуацию, активно руководила «спасательными» мероприятиями и убеждала нас в том, что сегодня она чувствует себя как никогда хорошо, и что ее «пора выписывать из больницы».
Мы неоднократно поднимали вопрос о том, что неплохо было бы забрать Аню нам уже сейчас, но Люба продолжала настаивать на том, что она скоро поправится, и забирать ребенка не надо. Нас сильно пугало то, что Аня живет в доме одна. Мы никак не могли понять, почему «муж» Любы Хайям живет где-то в другом месте, без Ани, несмотря на его сильное желание забрать ребенка.
Так прошел ноябрь. Из денег, собранных на лечение Любы, мы были вынуждены оплатить арендную плату за квартиру, где жила Аня. В первые недели я навещала Любу часто, тогда мы еще пытались ее лечить. Но с каждым днем я все явственнее начала замечать, как сильно Люба ревнует меня к Ане. В какой-то момент она уже не могла даже сдерживаться и дала понять мне, что в моем присутствии не очень-то и нуждается:
— У меня, Леночка, все хорошо. Не стоит вам волноваться и приезжать ко мне. Меня скоро выписывают, я выхожу на работу. Диагноз не подтвердился. Аня остается с нами. Ко мне доктор приходил, можете у него спросить.
Врача не было на месте, и я сильно распереживалась. Так как нам толком так и не удалось обследовать Любу, а о других ее предыдущих обследованиях мы не знали, я стала звонить Оле.
— Оль, слушай, что ты знаешь? Может быть такое, что Люба, правда, стала выздоравливать?
— Я позвоню врачу, я уже сама ничего не понимаю. Мне все время говорят день-два, но… Я, конечно, сомневаюсь, но, может, мы что-то не знаем?
В тот день Ольга не смогла дозвониться до врача. На следующий день врач подтвердил Оле, что о выздоровлении речи не идет, но учитывая состояние пациентки, можно говорить о том, что еще «недели три она протянет». Тем временем прошел уже месяц, как Люба находилась в хосписе, приближался Новый год. Люба всерьез засобиралась домой, чтобы встречать праздник. Она не скрывала, что обиделась на врачей за то, что ее «совсем не лечат».
Из-за Любиной ревности я стала реже появляться в хосписе, решив, что моя история с Аней будет позже, и мне надо быть начеку, но не вмешиваться в семейные отношения Хайяма, Ани и Любы. Тем не менее, ни я, ни Ольга, ни Дима, ни другие волонтеры дня не могли полностью отвлечься от этой истории: постоянно возникало что-то, что требовало нашего присутствия или активного участия.
Вопреки советам врачей, на Новый год Хайям подогнал к хоспису машину, погрузил в нее Любу и повез домой. Ольге пришлось забросить дела, поднять кучу людей, договориться с врачом. Саша, волонтер фонда «Волонтеры в помощь детям сиротам» договаривалась с поликлиникой. Девочки буквально свернули горы, чтобы обезболить Любу на праздники.
Я занялась поисками сиделки. К тому моменту мы уже точно знали, что Хайям предполагает, что всю заботу о Любе возьмет на себя Аня. Люба не ходила, совсем не могла себя обслуживать. Но, поскольку встретить Новый год дома было настоятельной просьбой Любы, мы вынуждены были «принять» удар. Сиделка нашлась в рекордный срок, силами друзей из Фейсбука для нее доставили раскладушку и все необходимое. Мы оплатили сиделке 10 дней работы, но Люба уже на следующий день выгнала ее, сказав, что «я здорова, мне не нужны чужие люди».
Увы, нам оставалось только наблюдать за тем, как 12-летняя Аня девочка героически приняла на себя этот удар — круглосуточный уход за своей умирающей мамой.
Иногда забегал Хайям, что-то готовил и снова убегал «на работу». В остальное время Аня была один на один с мамой, 24 часа в сутки, почти месяц. Мы исправно оплачивали квартплату, навещали Любу и Аню, привозили продукты и необходимые медикаменты, но больше сделать ничего не могли.
Глава 6. Хайям
В первые дни нашего знакомства с Любой, Хайямом и Аней речь шла о том, что мы берем Аню только на время. В дальнейшем ее должен будет забрать и усыновить Хайям, который уже собирает документы на гражданство. Для того чтобы помочь Хайяму сделать все правильно и быстро, была задействована Ольга Будаева, юрист благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям сиротам».
Я же стала первым родителем, прошедшим обучение в фонде по программе, нацеленной на временное размещение детей-сирот. И мы сразу же стали первыми участниками этого проекта. Нам дали кураторов от фонда, которые должны были сопровождать нас: Юлию Курчанову и Александру Гончаренко.
Примерно через две-три недели после нашего знакомства с Любой мы все: я, Саша, Юля, Дима и Ольга стали понимать, что желание Хайяма забрать Аню не соответствует действительности. За эти недели он ни на каплю не продвинулся в сборе документов, не приходил на наши встречи и ничего не делал для того, чтобы забрать в последующем Аню. По мере того, как шло время, наши расчеты на «временное размещение ребенка» таяли.
— Дим, тебе не кажется, что если мы заберем Аню, то это будет навсегда?
— Да, я предполагал такое с самого начала.
— Ты готов? Ты понимаешь, что хоть юридически я и буду одним опекуном, ты должен будешь разделить со мной эту ответственность? Это наше обоюдное решение. Без тебя, если ты передумаешь, я не потяну. Я сейчас не в лучшей форме.
— Да, я это понимаю и осознаю. Я готов. Раз уж мы начали, надо идти до конца.
Хайям меж тем продолжал говорить, что планирует усыновить Аню. Это была какая-то бесконечная игра, где нет того, кто выигрывает. Люба обманывала Хайяма в том, что якобы не знала никогда о своей болезни, заставляя его активно участвовать в ее спасении, а Хайям клялся Любе, что заберет Аню. Они любили друг друга и боялись признаться друг другу в своей лжи. Но тогда, в первые месяцы мы, сторонние наблюдатели, занятые обследованиями «не знавшей о заболевании» Любы не догадывались о том, что происходит на самом деле.
Дело в том, что у Хайяма была… вторая жена, которая, как я догадываюсь, не разделяла желание Хайяма забрать в их семью чужого подростка.
Да, у многих мусульман принято иметь несколько жен, и это считается нормальным. Они так живут. И это их исконные традиции. Хайям любил Любу и даже жил с ней одно время. Но с лета он переехал к другой жене, продолжая навещать Любу. Вторая жена знала о существовании Любы и даже иногда ей звонила узнать, как дела. Люба плакала после таких звонков, неистово ревновала Хайяма и не раз, даже в моем присутствии, прогоняла его.
Его измены, его невозможность быть с ней и Аней всегда, его ложь отравляли последние дни Любы. Однако она, как никогда ранее, нуждалась в его заботе, зная, что слабеет каждый день, поэтому неизменно возвращала его обратно.
Сперва я злилась вместе с Любой на Хайяма за его измены, раз за разом становясь невольным свидетелем их встреч. Но медленно ко мне приходило сострадание и жалость к каждому из них: и к женщине, около чьей кровати я так часто сидела в последнее время, и к ее невольному любящему мучителю.
И Люба, и Хайям стали жертвами установок, полученных в своем окружении. Оба жили в соответствии с традициями своего народа, впитанными с молоком матери. Люба, воспитанная русской моногамной бабушкой, не могла понять «предательств и измен» Хайяма. Хайям же, несомненно, любил Любу, но, воспитанный в патриархальной полигамной среде, где приветствовалось и поддерживалось многоженство, не стал исключением из правил.
Дело в том, что в Азербайджане, откуда Хайям был родом, многоженство считается чуть ли не обязательным условием успешного мужчины и повсеместно практикуется до сих пор. Все жены, кроме первой официальной, не имеют особых прав. Это, в основном, те, кто живут с мужчиной, только заключив религиозный брак «кябин».
У Хайяма не было официальной жены, зато было две фактических. И он любил как одну, так и другую, и предпочесть кого-то из них не мог. Но до последнего дня он приезжал к Любе, был рядом, привозил продукты и неистово молился за ее исцеление, хватаясь за любую ниточку, за любую возможность ее спасти или облегчить ее страдания.
В тот день, когда Любы не стало, Хайям так искренне, с такой любовью целовал ее остывшие щеки, столько боли было в его красивом молодом лице, столько слез скатилось с его глаз на бездыханное тело его любимой женщины, что было невозможно его не простить и не понять.
Мы не стали настаивать на том, чтобы он забрал Аню. В тот день мы с Димой стали полноправными опекунами Любиной дочери.
Я несколько забежала вперед, погрузившись в воспоминания того дня, когда Люба ушла. Мое повествование остановилось на том, как в конце декабря Люба поехала на новогодние праздники домой. Мы были уверены, что она покинет нас со дня на день, поэтому отменили все свои новогодние поездки и остались дома.
Примерно через пару недель после праздников Люба вернулась в хоспис, и Аня опять осталась в квартире одна. Новая наша попытка забрать Аню к себе была в очередной раз отвергнута Любой. Ане было сложно жить одной и очень страшно. Мы смогли найти решение, о чем я расскажу в следующей главе.
Глава 7. Аня. Страх и одиночество
Закончились новогодние каникулы, и пришло время Ане идти в школу. А это значило, что Люба будет дома одна. Хайям хотел оставить Аню дома, чтобы она ухаживала за матерью. Эта идея казалась мне, да и всем вокруг безумной — мы стали замечать, что Ане очень тяжело.
Мы как могли уговаривали Любу вернуться под медицинское наблюдение, убеждали Хайама, что Аня должна учиться (у нее и так один год был пропущен, когда Люба переехала в Москву). Ситуация осложнялась тем, что у Любы и Ани, по факту, не было никаких документов, разрешающих проживание в России.
Непоявление Ани в школе могло вызвать интерес со стороны органов опеки, а, следовательно, и миграционных служб. И тогда бы Аню ждала неминуемая депортация. От помощи сиделки Люба также отказывалась, продолжая убеждать нас, что она поправляется, и “в понедельник выходит на работу”. Ситуация казалась тупиковой.
Но в середине января у Любы начались сильные боли, и она все-таки решила лечь в хоспис, для подбора новой схемы обезболивания. В этот же день хоспис организовал перевозку Любы, а Анюта осталась дома.
Иногда Люба разрешала мне забрать Аню на один-два дня. Однажды Анюта призналась, что больше не может ездить к маме и хотела бы побыть у нас подольше. Я поняла, что за этими словами стоял не отказ от любимого человека, а крик о помощи: Ане было безумно страшно жить в подвешенном состоянии, она устала от одинокой жизни в чужой квартире, устала от хосписа, от гиперконтроля и раздражительности матери, от постоянных упреков со стороны Хайама. А ей, кроме того, требовалось хорошо учиться и посещать кружки, убираться, стирать, гладить, решать взрослые проблемы.
Стресс, страх, одиночество быстро сказались на ребенке — мы заметили, что и без того худая Аня практически перестала есть, отказываясь от любой нормальной еды. Питаться она соглашалась только газировкой и чипсами.
Я ощущала себя предателем, возвращая ее в пустую квартиру, поэтому вновь и вновь заводила разговор о том, чтобы Аня осталась у нас насовсем. Я была готова возить ее к Любе каждый день, даже чаще, чем делал это Хайам. Но Люба была против, каждый раз убеждая меня, что поправляется, и уже скоро вернется домой, поэтому нет, мол, смысла пропускать школу.
Как-то мы встретились с Мирой, волонтером хосписа, в коридоре. Мира часто навещала Любу, и хорошо знала о нашей ситуации.
— Мира, ну что мне делать? Как поступить? Аня не может постоянно жить одна, да и вообще это неправильно, опасно, мало ли что может случиться. Почему Люба так против?
— Мне кажется, я догадываюсь, почему, — отвечала Мира, — ведь если ты заберешь Аню, то какой смысл оплачивать квартиру? И Люба это понимает. Переезд Ани к тебе, потеря квартиры — и у нее нет ни семьи, ни дома, куда вернуться. Значит из хосписа она больше не выйдет. А для нее семья и дом — это то, ради чего она живет вопреки прогнозам.
— Но вот еще чего я боюсь… Вдруг Ане сообщат, что мама умерла, а рядом с ней — никого?
— Я попрошу доктора, чтобы он первой сообщил тебе.
Хоспис, Люба, Аня, Хаям — все повторялось каждый день и становилось уже даже каким-то обыденным. Непрерывное ощущение дня сурка. Потихоньку Любина ревность ко мне прошла, сменившись дружбой и доверием.
В какой-то момент я осознала, что стала для Любы, возможно, самым близким человеком. Как-то раз она сама попросила Аню называть меня мамой. Аня застеснялась и отказалась. Я предложила не торопить события.
Глава 8. Надя вместо Насти
Аня продолжала жить одна, а я — ломать голову, как исправить сложившуюся ситуацию. Идея созрела внезапно. Моя старшая дочь Надя на тот момент училась в Москве. Мы живем за городом. Дорога до колледжа от нашего дома занимала у нее больше двух с половиной часов, учеба заканчивалась часто после 9 вечера, поэтому домой она приезжала к полуночи. В 6 утра надо было уже выезжать обратно.
Я предложила Наде пожить вместе с Аней, квартира которой находилась намного ближе к колледжу. Сначала идея переезда не вызвала у Нади положительных эмоций. Надю смущала перспектива жить в чужом доме. Больничные запахи и тусклое освещение создавали довольно гнетущее впечатление в квартире. Однако через пару дней Надя согласилась.
Самым трудным для Нади оказалось то, что Любин гиперконтроль моментально распространился и на нее саму. Люба звонила по несколько раз в день, задавая повторяющиеся вопросы, «зависая», теряя мысль.
— Надя, привет. Как Аня? — спрашивала Люба.
— Все хорошо, — отвечала Надя, — вот, кушаем.
— (пауза) Хорошо. А что?
— Картошку с курицей приготовили.
— (пауза) А курицу где взяли?
— Купили, специально в магазин сходили.
— Ясно. (пауза) И что же вы, ее приготовили?
— Да, конечно, пожарили.
— (пауза) И что, так прям, без гарнира едите?
— Да нет, с картошкой
— Ясно… (пауза) А к картошке что?
Надя безумно стала уставать от этих разговоров, у нее даже случился нервный срыв. “Мама, мне стыдно не брать трубку, ведь она умирает и хочет знать о своей дочери, но она мне звонит постоянно, даже когда я учусь” — жаловалась Надя — “мне приходится выходить из аудитории”.
Я не знаю, правильно ли я поступила, но тогда я разрешила Наде не брать трубку, если ей неудобно говорить. Я посчитала, что Надя и так взяла на себя огромный труд, переехав к Ане, и это не должно отразиться на ее здоровье и учебе.
Надя и так уже достаточно испытывала неудобств: она не видела друзей, перестала ходить на свидания и редко имела возможность обнять меня.
Аня тоже уставала от этих многочасовых разговоров с мамой. После каждого такого общения она либо замыкалась, либо плакала. Хайам регулярно приходил навестить Аню: сидел на кухне, курил в форточку, пил кофе, молчал и уходил, оставляя за собой грязную посуду. Иногда он кричал на Аню прямо при Наде, упрекая ее в жестокости и бессердечии, когда Аня просилась сходить вместо хосписа к подружке на день рождения или праздник в школе. Потом он отвозил ее к маме.
В этой истории было жаль всех: и Любу, которая, чувствуя приближение смерти, искала общения с близкими, и Аню, которая не выдерживала напряжения, и даже Хайама, ставшего заложником своей двойной семейной жизни. Жалко было и Димку, и Надю, моих других детей — всех. И даже иногда было жалко себя. Мне тяжело было видеть, как мучается и угасает Люба, как все прозрачнее с каждым днем становятся ее руки, как заостряются черты лица. За это время, я успела, пожалуй, ее полюбить.
Аня быстро привязалась к Наде. Теперь ей было не так страшно. “Она мне стала вместо Насти, — говорила Аня, — Даже лучше”. Дело в том, что у Ани была и есть старшая сестра — Настя, которой на тот момент было 18 лет. Но около двух лет назад, после серьезной ссоры с Хайамом и мамой, Настя ушла из дома.
Только однажды Настя пришла в хоспис навестить, еще в самом начале, забрала вещи из дома и снова исчезла. Люба очень ждала ее, звонила и писала ей каждый день. Но Настя не приходила, отчего Люба много плакала. Не пришла она и на похороны.
Мы познакомились с Настей много позже, через несколько месяцев после того, как Любы не стало. Настя поведала тяжелую историю, которая расходилась с рассказами Любы и Хайама, но при этом объясняла, почему Настя вынуждена была скрываться и не хотела идти на контакт ни с мамой, ни тем более с отчимом.
Увы, теперь остается только гадать, чья версия была правдивой — родителей или ребенка. Впрочем, и гадать уже нет никакого смысла — время все расставило по своим местам.
***
Уже к началу мая я, Дима и Надя ощущали себя истощенными. Однако, главное тяжелое испытание, крах надежд, событие, полностью скосившее меня – как оказалось, еще предстояло. И именно Люба стала первым человеком, кто пришел на помощь.
Глава 9. Весна
Теплая солнечная весна вступила в свои права в том году небывало рано. Уже в первых числах марта появились первые проталины, зашумели ручьи, налились почки на деревьях. В некоторые безветренные дни солнце припекало совсем по-летнему. Все чаще и звонче слышался щебет птиц, появились первые цветы.
В хосписе как-то совсем по-особому ощущалось пробуждение природы. Многие пациенты, конечно, знали, что эта весна для них – последняя. Поэтому каждая минута, кажется, была предоставлена возможности почувствовать, ощутить, напитаться последним ускользающим счастьем: поймать робкие теплые лучи солнца кожей, вдохнуть головокружительный запах талой земли, увидеть первые липкие листочки на деревьях, услышать неугомонный щебет брачующихся птиц.
Торжество пробуждения природы смешивалось в этом храме последних дней человеческой жизни с горем и грустью, и словно растворяло их, выдувало свежим сквозняком через открытые окна. Больничные запахи сменились на благоухание тюльпанов и мимоз, появившихся в холлах и палатах, на ароматы обещанного лета, на запахи зарождающейся жизни.
Пациенты хосписа, которые могли передвигаться, теперь при любой возможности старались выйти на улицу. Остальные просили родных или знакомых, чтобы вывезли их погулять. Общее оживление и ощущение простого незамысловатого счастья коснулось, казалось всех – болеющих и здоровых, персонал и посетителей. Настроение Любы в эти дни тоже улучшилось, улыбка регулярно появлялась на ее лице, и ей снова стало казаться, что она выздоравливает.
Сложно сказать, что действовало на нее сильнее – опьяняющее ли действие весны, либо те сверхвысокие дозы морфина, который она получала, но все чаще она заговаривала о своих мечтах: о том, как поедет домой, о том, как будет печь пироги, о том, как приедет помогать мне в огороде. Я слушала ее, но больше не старалась разубеждать. Ее мечты и разговоры казались грезами наяву, они делали ее счастливой.
Ее тело все больше отказывалось подчиняться ей, она уже не могла совсем сидеть, метастазы проросли в позвоночник, полностью обездвижив нижнюю часть тела. С каждым днем Люба худела. Все больше западали глаза, заострялись черты лица, опадали руки.
Иногда нам казалось, что в ее теле совсем не осталось жизни, она переставала есть и пить, поэтому мы начинали думать, что Люба вот-вот готова уйти от нас. Но проходил день-два, и словно очнувшись от сна, она возвращалась к своей кипучей деятельности: звонила Ане, общалась с персоналом, принимала процедуры, кушала, болтала с соседями по палате или смотрела телевизор.
Я привыкла бывать в хосписе довольно часто, и теперь мне стало даже нравиться сюда приезжать. В этом месте царила волшебная атмосфера, которую мне никогда не приходилось наблюдать ранее в государственных учреждениях, – любви, заботы и какого-то необыкновенного тепла.
Можно было подумать, что ты находишься в каком-то элитном санатории, где каждый готов быть тебе полезным, где о тебе по-настоящему заботятся, где стараются сделать для каждого человека, будь ты пациент или гость пациента – хорошо.
Светлые и просторные палаты, современные кровати, по-домашнему уютная мебель заставляли забыть о том, где ты находишься. Здесь можно все – приносить животных и приводить шумных детей, приходить ночью или днем, просить о помощи и получать ее.
Здесь стараются исполнить любое желание: однажды Люба мечтательно сказала, что ей хотелось бы поесть свежих ягод, и уже к утру на ее тумбочке стояли разнообразные ягоды. Такая слаженная и совершенно нереально прекрасная работа – заслуга персонала и волонтеров благотворительного фонда «Вера».
Хоспис стал для меня тем самым местом, который заставил пересмотреть свое отношение к смерти – перестать ее бояться и научиться думать о ее приближении намного спокойнее. Там не страшно провести последние дни. Это не то же самое, как умирать в больнице, где ты никому не нужен. И совсем иное, чем уходить дома, где необходимость сложного ухода ложится на плечи близких тебе людей.
Когда зацвела сирень, волонтеры смогли вывезти на улицу Любу прямо на кровати. Мы были крайне испуганы, когда в тот день не нашли ее в палате. Исчезла и Люба, и кровать. Хорошо наша тревога была тут же развеяна кем-то из персонала: «Люба гулять пошла».
С того дня гулять Люба стала выходить почти каждый день. Волонтеры устраивали пикник во дворе хосписа – привозили чай, конфеты и много других сладостей, и каждый посетитель, сотрудник, и, конечно, пациент, мог присоединиться к этому импровизированному празднику. Заговорили даже о том, что неплохо было бы даже пожарить шашлык.
В один из таких дней мы, я, Аня и Хайам сидели на улице с Любой поодаль от основной массы людей. Вдруг Люба как-то побледнела, на ее лице выступил пот, голова в один момент скатилась набок, и женщина отключилась. Слабое дыхание едва прослеживалось. Хайам пытался разбудить Любу, кричал, тряс, тормошил, даже попытался похлопать по щекам, чему я воспрепятствовала. «Не надо, Хайам, не трожь, не надо».
Аня испуганно стояла рядом. Я попыталась ее успокоить, сказав, что мама уснула из-за недавней дозы лекарств, но сама я в этом уверена не была. Подошел какой-то медбрат, посмотрел Любу, пощупал пульс: «Она слишком слаба. Просто будьте рядом».
Мы долго молча сидели под цветущими деревьями. Хайам плакал и в полголоса читал молитвы. Аня в оцепенении молчала. Я, признаться, никогда не была в подобных ситуациях, и ощущала растерянность: как себя вести, что говорить, что делать. Мы знали, что Люба уходит от нас. Мы мысленно прощались с ней в эти минуты.
Как вдруг она открыла глаза и сказала Хайаму:
— Нет, ну не даст поспать, а. И бубнит, и бубнит на ухо свои молитвы.
Нет, Люба, определенно, так просто сдаваться не собиралась.
Глава 10. Крах
Еще в середине апреля у нас закончились деньги, которые мы могли тратить на аренду квартиры, и в очередной раз остро встал вопрос о необходимости переезда Ани и Нади к нам домой. Люба, как всегда, была против, и Хайам ее поддерживал, но в этот раз на нашей стороне был железный аргумент: денег больше нет. Мы предложили оплатить еще один месяц аренды Хайаму. Это предложение помогло ему быстро перейти из стана «против» в стан «за».
Вскоре удалось уговорить и Любу. Так как она все время говорила о своем скором выздоровлении, нам пришлось пообещать ей, что как только она соберется вернуться домой, мы сможем арендовать для нее новую квартиру. Кажется, ее это несколько приободрило. Я кинула клич в Фейсбуке и нашла друзей, готовых помочь мне с переездом. В тот же день мы оповестили руководство школы о том, что Аня больше не сможет приходить на учебу.
Майские праздники пролетели незаметно. Наступило 15 мая. В тот день мы встали рано. Дима приготовил завтрак, мы проводили девочек в школу, а сами с Нютой (так мы теперь называли Любину Аню), начали собираться к ее маме в хоспис.
Димка поцеловал меня, прошептал нежные слова на ушко и умчался на работу. Я знала, что в 12 часов он должен встретиться со своей бывшей женой у нотариуса, чтобы подписать кое-какие документы.
На вечер мы договорились с Димой сходить в ресторан. В последнее время мы редко куда-то ходили и ездили. Мы отменили два отпуска, один из которых был на море, а другой, как я мечтала – в горы на лыжах. Мы не звали друзей и сами не ходили в гости. Мы постоянно, угнетаемые прогнозами врачей, ждали неминуемого «вот-вот» и «на этой неделе». Но сегодня мы решили сделать исключение, разбавив однообразные будни маленьким «свиданием».
И вот мы в хосписе. Закончилась утренняя прогулка, настало время обеда. Услужливый персонал угощает обедом и меня. Я жду звонка от Димы, как мы с ним договаривались, чтобы распланировать вечер. Я знаю, что его встреча у нотариуса закончена, что он давно был должен мне позвонить, но звонка все нет. Я набираю номер сама – он не берет трубку. Не перезванивает. Через какое-то время телефон оказывается и вовсе отключенным. Меня начинает бить нервная дрожь.
Дело в том, что Дима по Москве передвигается исключительно на мотоцикле, и я не раз его ругала за его излишне лихой стиль вождения. Не появляется он и на работе. Ближе к вечеру, после множества бесплодных попыток с ним связаться, я начинаю терять самообладание. Люба замечает мое состояние:
— Лен, что случилось, на тебе лица нет. Все в порядке?
— Надеюсь, что да, Дима давно не отвечает на телефон. Он на мотоцикле, я очень волнуюсь, что с ним могло что-то случиться.
Теперь мы начинаем волноваться вместе. В седьмом часу вечера мой телефон оживает. Димка. «Слава богу, жив», — проносится у меня в голове.
— Алло, милый, алло. Что случилось, почему ты не звонишь, почему не отвечаешь? Где ты, что с тобой? Мы все уже тебя ищем.
— Прости, я не знал, как тебе сказать. Я… решил уйти.
— Но… Как… Как уйти, куда? Что случилось? В каком смысле?
— Я… так решил. Я не могу объяснить. Я сам не понимаю.
— Ты… что ты говоришь. Как? Но дети, Люба, все это, – я теряю дар речи, слова перестают вязаться в голове, все плывет перед глазами, и я хватаю ртом воздух. – Ты… ты что, помирился с бывшей женой? Или у тебя еще кто-то есть?
— Нет, она тут не причем вообще. И у меня никого нет. Если позволишь, я бы хотел вам помогать иногда. Я по-прежнему тебя люблю.
— Любишь, но уходишь? Ты точно решил? Я ничего не понимаю.
— Да. Прости. Я сейчас заберу вещи.
Ноги подкашиваются. Гул в ушах. Мир рушится вокруг. Я скидываю вызов, забиваюсь в дальний угол коридора, по стене стекаю на пол и начинаю молча рыдать.
Я вижу, что Нюта уже ищет меня, но не хочу показываться ей в таком состоянии. Она, тем не менее, находит меня, и спрашивает, почему я не иду к ним.
Пытаясь говорить ровно, я обещаю скоро прийти. Я вижу, что она заметила мои зареванные глаза и трясущиеся руки. Вскоре она возвращается и просит вернуться в палату, потому что мама за меня волнуется. Скрываться нет смысла, я понимаю, что мне все равно придется что-то рассказать. И я, слово за слово, рассказываю все Любе. Она жалеет и поддерживает меня, а я, уже не пытаясь скрыть слез, беззвучно плачу навзрыд.
Снова звонит телефон. Это Надя.
— Мам, тут старшей Ане плохо. У нее сильные боли в животе. Она кричит от боли!
Как я уже говорила, у меня теперь дома три дочки Ани.
— Вызывайте скорую, я еду.
Наскоро распрощавшись с Любой, с чувством вины за то, что вылила на Любу свое горе, тем самым явно расстроив ее, мы с Нютой едем домой. Москва стоит в пробках, поэтому продвигается медленно. Но и скорая, судя по всему, к нам не спешит. Потратив два часа на дорогу, мы подъезжаем к дому. У калитки стоит только что приехавшая скорая и машина Димы. Вот и сам Дима – он выносит вещи.
В гостиной стонет Аня, врачи с порога просят собрать ее вещи для госпитализации и найти полис. В висках стучит. Скорая. Димка. Опустевший шкаф. Растерянные дети.
«Нет, если решил, лучше уходи сейчас, я справлюсь». Врачи. Страх. Непонимание. Боль в груди. Ощущение сгущающегося мрака и безнадежности охватывает меня, тяжесть в затылке, пульс в ушах. Все тонет, кружится и меркнет. Все это – не со мной.
Глава 11. Последние дни мая
Почти всю ночь я провела с Аней в больнице. К счастью, ничего серьезного у нее не нашли, но «понаблюдать», тем не менее, оставили на пару дней. Я вернулась домой, когда первые лучи солнца уже пробудили мою комнату ото сна, и улеглась в кровать, которая еще так по-родному пахла Димкой.
Рыдания с новой силой накрыли меня, я ощущала себя такой одинокой, такой несчастной, такой потерянной в этом огромном мире. Я задыхалась от боли и страха.
Казалось, что ту ночь я могу не пережить. Умение привязываться, любить вопреки, навсегда, способность терпеть и прощать обиду — все то, что считают человеческой силой, одновременно есть и наивысшая слабость. Именно настоящая здоровая привязанность дарит ощущение безопасности, позволяет снять броню недоверия к партнеру, оголяет чувства, делает их искреннее, чище, возвышеннее, и при этом… уязвимее ко лжи, предательству и измене.
Мой перегруженный мозг так и не дал мне уснуть. Не дал он мне уснуть и на другой день. На третьи сутки он позволил мне поспать только три часа. Я ощущала бесконечную усталость, и при этом меня вдруг обуяла безумная потребность деятельности, физической работы, возникла ажитация.
Я поняла, что если сейчас не нажать на стоп-кран, я снова могу заболеть, как тогда, когда я потеряла Сережу, своего прошлого мужа. Мне нужен покой, режим, тишина. Я не могу сейчас сесть за руль – не имея сна, я буду опасна на дороге. Но Люба… Я знала, что Люба ждет меня, а еще больше она ждет Аню. Это знание терзало меня, висело «дамокловым мечом», теребило и больно жалило. Я не могу, не имею права сделать ей больно только потому, что сама «распустила сопли». Тем более, сейчас, когда Люба так слаба, и каждый день может стать для нее последним.
На помощь опять пришли волонтеры хосписа. Я объяснила ситуацию Мире, и она нашла волонтеров, готовых забирать Анюту из Видного и привозить к маме в хоспис, а вечером – обратно домой. Это стало большим облегчением для меня тогда.
Так прошел день. Второй. Третий. Люба, по рассказам Ани, очень много спала, поэтому большую часть дня Аня смотрела телевизор в холле с другими пациентами. На четвертый день наш автомобильный волонтер могла отвезти Аню в хоспис только на два часа, так как у нее самой были вечером дела.
Я собрала Аню к 10 утра, и славная девушка-волонтер, чье имя я, к сожалению, забыла, отвезла Анюту к маме, и около 16 часов привезла обратно. Когда Аня вернулась, рассказала, что ее мама сегодня очень крепко спала. Девочка так и не дождалась ее пробуждения, уехала с волонтером домой.
А в хосписе вечером Люба проснулась и спросила, где же Аня? Медсестры рассказали ей, что дочка приезжала, но Люба спала. Люба очень расстроилась, даже заплакала, когда узнала, что Аня уже уехала.
Наверное, она хотела попрощаться. Но не успела. Рано утром мне позвонили из хосписа. Этой ночью Любы не стало.
Девочки смеялись в соседней комнате, и вот Аня забежала ко мне что-то спросить.
— Анют, присядь, я должна тебе что-то сказать. Сегодня твоя мама ушла от нас.
***
Организацию похорон Дима взял на себя. Мы не были больше с ним вместе, но я ощущала его поддержку и участие, мы вместе решали вопросы, за что я была ему безмерно благодарна. Мы выбрали самое близкое кладбище к нашему дому, как о том просила меня Люба: «Я хочу, чтобы Аня приходила ко мне».
Мы ходим к Любе вместе с Аней. В этом году посадили сирень, такую же, как в те дни цвела в хосписе. «Мама очень любила всегда сирень», — сказала Аня.
На похороны приехало немного людей. Были я, Дима, наши дети, Хайам, волонтеры хосписа Мира и Зуля. Был теплый майский день. Участок, который нам дали, оказался крайним, почти около обрыва, откуда открывался прекрасный вид на поле, лес, деревья. Красивое место.
Я кожей ощущала одиночество Анюты, но, как ни старалась, у меня не получалось поддержать ее – она не давала себя обнять, она еще не чувствовала в полном смысле себя членом нашей семьи, поэтому старалась «держать лицо», не показывать эмоции. Она заморозила свою боль, не плакала, не говорила, не вспоминала, казалось, что в ее жизни ничего страшного не произошло.
Ей еще предстояло попрощаться с мамой, открыть свои чувства и поделиться с нами, но позже, несколько месяцев спустя. Это произошло уже после того, как были оформлены все бумаги, когда Нюта официально стала членом нашей семьи, и ей уже больше не грозила депортация. Она стала звать меня мамой, и только тогда она смогла отпустить контроль из своих рук и поплакать.
Хайам же попрощался с Любой в день похорон. Он не сдерживал слез. И ни один человек на свете не усомнился бы в том, что этот молодой красивый мужчина любил Любу. Нет, не потому, что он плакал, ведь плакать на похоронах могут многие притворно. Но только те, кто истинно любит ушедшего, будут гладить его волосы, трепетно поправлять ветром завернутый кусок покрывала, целовать холодное лицо и долго-долго, упав на колени, сидеть у могилы.
У Хайама с Любой были сложные отношения, но тогда, как и сейчас, я готова поклясться в том, что он любил её. Вот так странно, но любил. Он не был верен, не в каждом слове был честен, не всегда нежен и надежен, порою даже груб и жесток, но в тот день он плакал искренне.
За эти полгода мы все — я, Люба, Хайам, Мира, Зуля, другие сотрудники и волонтеры хосписа — стали одной семьей. Стоя у могилы и прощаясь мысленно с Любой, я вдруг поняла, что сегодня расходятся и наши пути. Хайям скоро женится, написав, что нашел главную любовь жизни и перестанет звонить нам, с Мирой и Зулей мы будем только изредка общаться в Фейсбуке. Димка ушел, и, как я думала тогда, больше не вернется ко мне. И только Аня останется со мной, станет моей настоящей дочерью.
Послесловие. 2 мая, год спустя
Сегодня у меня день рождения. За этот год Аня стала полноправным членом нашей семьи. Дома мы зовем ее Нюта. Когда она выбрала это имя, мне показалось это символичным, потому что руководителя хосписа, благодаря которому мы познакомились, тоже зовут Нюта. Нюта Федермессер. Наверняка вы слышали имя и фамилию этого человека, который с неукротимой энергией борется за возможность людям уходить достойно, без боли и унижений, в комфортных условиях, в окружении семьи.
В декабре месяце, спустя полгода после похорон, Дима с вещами вернулся к нам обратно. Все это время он неотступно был рядом, участвовал в нашей жизни, был нам хорошим другом.
Просто в тот год количество трэша, который происходил в его жизни помимо истории с Любой, было, воистину, огромно. На длительные стрессы каждый реагирует по-разному: неврастении, истерики, депрессии. А кто-то вот так, как он, включает режим «побыть одному».
Разобраться в собственных ощущениях и понять, что он хочет жить с нами и готов вернуться, Диме помог гениальный психолог, по совпадению тоже Анна. Я же за свое восстановление после нервного срыва благодарю Ирину Преображенской, профессору кафедры нервных болезней МГМУ им. И.М. Сеченова.
Кстати, мы нашли и Нютиных родственников. Они не готовы забрать Нюту, а мы, впрочем, уже не готовы ее отдать. У нас сложилось очень доброе общение с бабушкой Насти, старшей дочки Любы (у Ани и Насти разные отцы), с ее дочкой, а также с подругой мамы.
Мы нашли родного Аниного отца, с ним мы тоже иногда общаемся и планируем встретиться когда-нибудь. А еще мы мечтаем в скором времени слетать в Казахстан и разыскать родного дедушку Нюты, который живет в доме престарелых.
Сегодня я обнаружила открытку, ей я хочу закончить свой рассказ. «Любимая мамочка, я тебя очень-очень-очень люблю. Спасибо тебе за все, с днем рождения».
Я тоже люблю тебя, очень-очень, Нюта.
Спасибо, Люба, тебе за нашу дочь.